Валерий Непомнящий многое пережил и многое видел, поэтому с ним хочется говорить о глубоком — все-таки мало кто в российском футболе к такому опыту может добавить столь тонкие наблюдения и точные формулировки.
Мы выбрали двенадцать важных тем, о которых рано или поздно задумывается каждый.
Ниже — мысли Валерия Непомнящего о вечном.
Возраст
— Позврослел я в детстве, когда заработал первые деньги. Первый такой опыт у меня был в восемь-девять лет — убирал сено, возил на лошади волокуши. Мне дали копеек восемьдесят, даже не рубль. Зажал в кулак, пришел к маме: «Вот, я заработал». Она ответила: «Запомни этот момент». Потом, лет в 14, играл в оркестре на похоронах. Очевидно, уже тогда я понимал, что за работу платят.
Часто вспоминаю молодость, нищенское студенчество: второй-третий курс, я живу на стипендию 28 рублей, работаю то тут, то там. Вспоминаю с удовольствием, потому что все преодолел. Мы с друзьями разгружали вагоны, мыли огромный бассейн, чтобы за раз заработать больше, чем стипендия. Трудно — мозоли, чего только не было. А вспоминается с удовольствием.
А вообще-то я лентяй из лентяев. Полежать на диване, посмотреть телевизор — святое дело. Раньше читалось, сейчас — только телефон. Когда куда-то зовут, не отказываюсь. Дело не в востребованности. Я рад, что интересен и полезен. Одно исключение — на телевидение перестал ходить. Мне не нравится этот канал. А активность не дает закиснуть, хоть я и любитель поваляться. Еще внучек у меня требует ежедневные тренировки. Выхожу с ним на площадку, играю в футбол. Полезен даже для него.
Дурнее с возрастом я точно не стал. Умнее? Есть некоторые сомнения. Я, конечно, изменился физически: был молодым двухметровым блондином, а стал не очень молодым и далеко не блондином. Шучу.
Наверное, человек меняется. Ощущаю, что изменились вкусы, отношение к некоторым людям: раньше был более предвзятым, теперь стал лояльнее. Человек, по-моему, не стоит на месте. Но пока я не саморазрушаюсь — это точно. Умею отличить хорошее от плохого. Меняюсь. Хотелось бы верить, что в лучшую сторону.
Физически взрослеют, мужают, стареют, но в душе кажется, что я все еще в боевом возрасте. Меня это очень удивляет. Даже спрашивал у друзей, которым за 70. Говорят: «Валера, такие же ощущения».
Я не ощущаю себя на свой возраст, но с каждым разом понимаю, что… Например, сегодня был вынужден провести восемь с половиной часов за рулем. Ездил к дочери, далеко от Москвы. Четыре часа туда, четыре — обратно. Раньше для меня это не было проблемой, а тут, въехав в Москву, почувствовал, что нервничаю. А обычно за рулем спокоен. Потом заехал во двор, и припарковаться негде. Тоже понервничал. Ну надо же. В этом смысле я чувствую возраст.
В Азии совершенно не так относятся к возрасту, как в России. Я русский человек. Горжусь этим, но знаю, что у нас только на юге и в деревнях сохранились понятия об уважении к старшему. Там перечить нельзя. А вот у нас… «Старый, пошел ты!» С сожалением об этом говорю, но мы этим отличаемся. Что-то потеряно. Приведу пример: впервые в метро я попал в 14 лет. Не очень понимал, что это такое, но видел, что мальчик никогда не сядет, если стоит взрослый. Прошло время, и теперь молодежь заскакивает побыстрее, чтобы сесть. Я и сейчас в метро стараюсь встать так, чтобы никому не мешать. До сих пор нет такого, чтобы пытаться занять место. Очевидно, я это с молоком мамы впитал.
Есть у моего возраста одна привилегия — теперь мне первому предлагают говорить тост. Когда говоришь в середине или конце, мало кто слушает, так что это плюс.
— Возраст — это условность?
— Мне кажется, да. Может, слишком нескромно звучит, но мне кажется, что я много чего еще готов сделать. Хотя это не значит, что я готов на все, что у меня в голове.
Теперь я терпеть не могу спорить, что-то доказывать. Раньше мог. Хватало многословия. Сейчас могу тормознуть. Может, просто мудрее стал?
Воспитание
— Очень важно воспитание. У меня есть дочери, внучки, уже и правнучка есть. Три поколения. И я вижу, что роль школы, к огромному сожалению, низвергнута ниже плинтуса. Я ходил в школу с удовольствием, а на каникулах скучал по ней. У дочери спрашивал: она тоже ждала. Учителя тогда были для нас святыми. Да, были те, кого любили, кого ненавидели, но в моем нынешнем понимании учительница, которую я не любил, была лучшей как педагог.
Из-за этого многое меняется. Мне посчастливилось работать в юго-восточной Азии. Там до семи лет детей совершенно не давят воспитанием, позволяют все. Удивляюсь, как они потом становятся такими воспитанными. Так и не смог открыть этот секрет.
Еще воспитывает коллектив. Я три года служил в армии, и я знаю, что такое мужское братство. Когда призывали, был студентом — казалось бы, студенты обычно сильно переживают, когда их забирают в армию с институтской скамьи. Но я родился во время Великой Отечественной войны, народу не хватало, и в армию стали забирать из университета. Сначала я переживал, а потом понял, что армия многое мне дала. Там человек обязан отвечать за себя. Все делаешь сам: стираешь, убираешь, готовишь, учишься водить танк, стреляешь. Я прошел это, я механик-водитель средних танков. Боец такой — будь здоров. Армейское братство — это очень важно, очень.
Так я понял, в каких обстоятельствах проявляется человек. За границей и в армии. Из-за взросления детей я не испытывал сложностей, потому что мало участвовал в их жизни. Понимаете, работа требовала, постоянные поездки: день дома, два — нет, неделя на выезде. Мало времени с детками проводил. Но теперь судьба мне возвращает: и с детьми, и с внучками, и с правнучками. На мне многое лежит. Наверное, есть небольшое сожаление, что не так много времени проводил с детьми, но все же понимали, что это ради семьи. Я гордился, что дети хорошо одеты, много чего повидали в свое время, побывали в Японии, Южной Корее, пожили в Турции. Я свою задачу выполнил.
Удивляюсь, когда говорят: «Он дома один, а на работе другой». У меня такого нет. Прошу считать меня одинаковым. Я не мимикрирую. Когда работал с детьми и юношами, они часто приходили к моей жене с подружками: «Полина Павловна, как вам моя Наталья?» С этим ко мне никогда не обращались. Я им всегда внушал: «Ребята, вы должны сами выбирать будущее — не мама с папой. Никто вам не посоветует лучше, чем-то, что подскажет сердце». Кто-то из ребят женился в моем галстуке, в моем костюме, но советов по поводу девушек я им никогда не давал. Кому-то нравятся блондинки, кому-то — брюнетки и так далее. Во всем остальном я был для ребят наставником, многих вел по жизни. Всегда, например, говорил: «Ребята, не идите в тренерскую профессию». А они: «Хотим как вы». Я объясняю: «Везет одному из тысячи, это очень трудно». По-житейски мог что-то подсказать. Какую машину покупать, например. Советов только в выборе самого близкого человека я не давал, а во всех остальных делах — да, советчик.
Я как тренер — абсолютный демократ. Да, я старше, субординацию нужно соблюдать, но понимаю, что мы единое целое. Если игрок и тренер друг друга недопонимают, это сразу проблема. Но не всегда демократы побеждают автократов.
Доброта
— Добро всегда побеждает зло. Я вырос на мысли, что все можно преодолеть, если не злиться. Близкие постоянно говорят: «У тебя все хорошие». А я так и думаю: если в людях искать лучшее, то и мир добрее станет.
Мир все жестче, а доброты в людях все меньше, потому что приходится бороться за себя. Диалектика жизни, наверное, в этом и заключается: прежние времена всегда лучше, чем настоящее и, наверное, будущее.
Доброту не измерить чем-то материальным. Добрый человек думает, не доставляет ли окружающим проблем, и размышляет, насколько он силен, чтобы перетерпеть все происходящее, не озлобившись. Добро — это не «добренький». Это «не сотвори зла». Не делай того, чего не хотел бы видеть по отношению к себе.
Честность
— Побеждать нужно честно. Психологически напрячь соперника, морально вывести — этим иногда приходится пользоваться. Спорт — всегда борьба характеров, философий. И иногда нужно расставлять локоточки.
Вопрос о победе любой ценой — сложнейший из сложнейших. Я долго работал с юношами, и у меня был принцип: «Не врать ни себе, ни детям». Я стоял на том, что побеждать нужно только честно. К этому стремился всегда — и в работе с профессионалами тоже. Для меня главное, чтобы не было купли-продажи. Это табу.
Один раз в карьере я говорил: «Играйте как можно жестче, не бойтесь красной». Это случилось в матче против Аргентины на чемпионате мира — мне было очень важно напугать соперника. Они же берегут себя, им нужно сыграть 5−6 матчей. А я предполагал, что мы проведем три игры. Установку выполнили, и мы победили с двумя красными. Эта игра вошла в историю. И вот я не знаю: это любой ценой или не любой? Но тогда мне пришлось отступить от своих моральных постулатов.
Я знаю тренеров, которые говорят одно, думают другое, а делают третье. И иногда они вполне успешны. Абсолютно честный тренер не всегда будет лучшим, это точно. У меня позиция одна: нужно быть порядочным и честным. Не все довольны тренером, и это нормально. Если кто-то сидит на скамейке, то расстраивается, это тоже нужно понимать. Спортсмены всегда хотят быть лучшими, в них с детства воспитывается, что уступать нельзя. Это тоже почти норма. Но я никогда не позволю себе унизить или обидеть игрока. Мое единственное наказание — придержать на скамье. Других почти не бывает.
Игроков я, конечно, ловил на вранье. В разные возрасты оно разное, поэтому очень спокойно относился: иногда с пониманием, иногда — нет. Бывает, дети врут. Когда врут взрослые, уже другое дело. Я отворачивался от людей из-за этого. Их существование становилось для меня относительным. Если человек нечестен со мной, не дам второй шанс.
Честность, наверное, воспитывается. Вокруг столько соблазнов… Иногда хочется идти более легким путем. Раз — и найти полмиллиона. Но нет. Соблазнов много, но мне пока удавалось и удается устоять.
Нужно быть естественным со всеми — игроками, журналистами, президентом страны.
Нельзя себя держать искусственно, хотеть нравиться всем. Как только начинаешь что-то придумывать в самом себе, тут же попадаешь. Люди видят, что ты нечестен. Я для себя выработал несколько факторов, которые позволяют быть успешным в работе. Например, принял, что профессия тренера — публичная. Я завишу от работы журналистов и понимаю, что они могут убрать тренера — примеры есть и в Советском Союзе, и в Китае, и в Турции. Вы же со мной не для своего удовольствия говорите, а для читателей. Так что к этому я спокойно отношусь: например, отвечаю на все звонки, когда свободен и не за рулем. А есть тренеры, которые наотрез отказываются разговаривать, потому что устают. Ну, устают и устают. А я еще не устал.
Зависть
— С завистью я сталкивался, еще как. И в себе даже замечал и замечаю. Говорят про черную, белую зависть, но для меня зависть — это зависть. И это грех. Я грешен. Например, полетел Юрий Гагарин в космос — я так завидовал. Очень хотелось быть первым космонавтом. Пытался даже поступить в летное училище, но не подошел.
Мне кажется, зависть подавлять не нужно. Она должна мотивировать, стимулировать. Если во мне промелькнуло, думаю: ты на своем месте, не дергайся. Умею себя переубеждать. Говорю: просто работай лучше, и все получится. Для этого нужно многое знать, пробовать. Когда завидует кто-то другой, я не пытаюсь переубедить.
Говорят, друзья познаются в беде, но на самом деле нет. Бывает, ты более успешен, и из-за этого меняется отношение. Коробит больше зависти, если честно. Когда ты успешен, очень важно, чтобы тебя уважали не только из-за статуса.
Дружба
— Дружба — это круглосуточное дело.
Простой пример: когда с женой поехали работать в Камерун на два года, младшей дочке было 17.
Она поступила в университет и осталась одна — мы уехали. Попросили друзей за ней приглядывать. Представляете: у них семьи, они живут не совсем близко, а заботились о Татьяне больше, чем о своих детях. Такими и должны быть друзья.
Друзья всегда придут на помощь. Бескорыстно. Именно бескорыстно. За деньги могут все. Друзей не выбирают, не ищут. И много их не бывает. У меня много близких людей, с которыми давно иду по жизни. Но друзей — два-три. Все.
Было два случая, когда пришлось отказаться от людей. Они стали нерукопожатными, хотя до этого мы долго были в близких отношениях: я выручал их из беды. А потом мне потребовалась помощь, и я ее не получил. Не потому, что они не могут, а потому, что испугались за репутацию. На самом-то деле ничего не случилось, но тем не менее. Потом они извинялись. Значит, я был прав. Но ничего не поменялось.
Предательство не прощаю. Житейское дело, как говорил Карлсон.
Любовь
— Про любовь так же трудно объяснять, как про счастье. Это что-то свыше. У меня была и первая, и вторая любовь, а потом я женился на замужней женщине с ребенком. Отбивал ее. Я студент, она — преподаватель. Старше меня. Казалось бы, просто мезальянс. Не знаю, почему так… Для меня она самый дорогой и светлый человек была.
Любовь — наверное, самое сильное чувство. Ты готов на все. Наверное, судьбе было угодно, что я нашел жену, и мы прожили с ней сорок пять лет. К сожалению, только сорок пять. Кто-то с удивлением спрашивал: «Как вы ни разу не поругались за столько лет?» А мне казалось, что всю жизнь медовый месяц — работа, разъезды.
— Возможно ли счастье без любви?
— Очень, очень трудный вопрос. Очевидно, у меня нет такого опыта. А не мешало бы.
— Любовь способна победить страх?
— Да, конечно. Мальчишки подвиги совершают ради девчонок. Может, это и неправильно. Может, это и не любовь, но тем не менее.
В юности я много читал и был воспитан на этом: женщина — высшее из существ. Книга «Два капитана» Каверина стала для меня путеводной. И везде там писали, что любовь должна быть одна.
— Вы любите футбол сейчас?
— Конечно. А как же? Я не насытился. Да, смотрю реже. Раньше я и смотрел, и читал, и знал все команды наизусть. Сейчас меньше. Дело еще в том, что память стала более избирательной. Все не упомнишь, я не компьютер.
До 16 лет футбол не любил. К нему меня вела дорогая мамочка, которая была фанаткой. Не скажу, что сильно сопротивлялся, но я был успешен в других видах спорта — баскетбол, легкая атлетика. Футболом увлекся, как увидел хорошую команду. Понравилось. Стал учиться, учиться, учиться. Карьера футболиста у меня короткая, рано начал работать тренером. Значит, судьбе было угодно. Я фаталист, и я послушен перед судьбой. Иногда пытаюсь сопротивляться, но меня все равно выворачивает туда, куда нужно.
Футбол — очень умная, интеллектуальная игра. Чем сильнее вникаешь, тем больше понимаешь, как много еще не изучено, как это сложно. Много-много вопросов. Как достичь гармонии? Представьте: 11 человек, и все они разные по темпераменту, по желанию. И из них нужно создать монолит. Не представляете, как здорово себя чувствуешь, когда удается.
Тренер работает 24 часа в сутки, нон-стоп. Закончил тренировку, начинаешь копаться. Готовишься к игре, изучаешь соперника, пытаешься понять, почему не пошло то или иное упражнение. Даже сейчас иногда ловлю себя на том, что постоянно думаю о какой-нибудь команде. Как песня, которая прицепится, и ты ее все утро напеваешь.
Например, Олег Романцев постоянно был в таком напряжении, что в какой-то момент просто отрезало. Мы встречаемся иногда, я говорю: «Что же ты не поможешь своему любимому “Спартаку”?» Отвечает: «Не могу, не тянет». Человек переел. У меня этого не случилось. Возможно, из-за того, что менял страны и команды. Не знаю. Я не наелся, а он пресытился. Сам удивляюсь, честное слово.
Патриотизм
— Знаете, как трудно мне было во время перестройки? В газетах писали: «Зачем мы победили в Великой Отечественной войне, если все страны, которые мы победили, живут лучше нас?» Это страшно коробило. Доля истины тут есть, но это никак не относится к любви к родине.
Мне посчастливилось родиться и жить в России. Я много лет провел за границей, но для меня Россия — все равно самая великая страна. В детстве я жил во многонациональных дворах, и никто никогда не отделял азербайджанца и армянина. Тогда мы все жили в одной стране — Советском Союзе — и гордились ею, но понимали, что у каждого есть малая родина. И ею тоже гордились. Потом времена поменялись.
Спорт воспитывал патриотичным. Против нас все бились. Когда меня принимали в комсомол, я написал в заявлении: «Прошу принять в ряды ВЛКСМ, так как я должен находиться в первых рядах строителей коммунизма». И я написал это не потому, что лозунги транслировал. Мне казалось, комсомолец должен быть в первых рядах, там, где трудно — и БАМ, и целина. Так воспитан был, очевидно.
Наша страна состоит из людей, которые могут переносить тяготы и лишения. Я просто готов к тому, что бывают непростые периоды. Приведу такой пример. Когда был совсем молод, пели: «Русский с китайцем — братья навек». Очень близкие отношения. Я жил в детском доме, и туда привезли группу детей уйгуров. На них были гонения, и они оказались у нас. Мы подружились. Тогда Китай был абсолютно нищей страной. Рассказывали, что нечего есть. В 1990-м я впервые приехал в Китай: приставили к их молодежной сборной, чтобы помочь готовиться к чемпионату мира. Обед — чашка риса с одним-двумя кусочками мяса. Все. Друзья-переводчики рассказывали, что, когда Китаю на вооружение поступили советские реактивные самолеты, пилоты теряли сознание за штурвалом — из-за плохого питания не переносили полеты на такой скорости и высоте. К чему я веду? Тогда у них было все так, а теперь они стали великой державой с одной из лучших экономик мира и сильной армией. Когда я во второй раз был в Китае, мне говорили: «Мы учились у Советского Союза, взяли у него лучшее». И это одна из вещей, которой я горжусь: такая великая страна училась у нас. Как не гордиться?
Есть такая песня: «Не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна». Сейчас нет такого, я считаю. Все по-другому. Но любой человек — патриот он или не патриот — должен делать все, чтобы никому не вредить. Бросаться на амбразуру дзота не все готовы, наверное.
Родина и государство — не одно и то же. Совершенно разные вещи. Родина может быть государством и со знаком «плюс», и со знаком «минус». Но родину не выбирают. Это святое. Государство меняется, политическая ситуация меняется. Но в душе отношение к родине не должно меняться.
Выбор
— У меня столько этих выборов было… Определяешь состав, предлагают контракт. Супруга всегда подстегивала к принятию решения, а я считал, что идея должна созреть. Во время игры могу решить оперативно, а в жизни лучше подольше подумать.
Самое трудное в работе — сказать «нет». Чаще всего такое бывает после просмотров. Очень сложно сказать правду. Иногда тренеры лукавят, но игроки это чувствуют. Талантливые люди — прежде всего сложные. К ним непросто искать подход. Знаю, многих таких я упустил, когда работал с детьми: не удержал, улица затянула. А в работе со взрослыми понимаешь, что иногда нужно смириться с «я» ради команды. Принципиальность отходит на второй план.
Я даже ввел понятие — «разумная принципиальность». Вы спросите: что это значит? Я для себя его изобрел, когда работал в Ашхабаде. Перед карантинными сборами ввел разные правила для женатых и холостых. Первых закрывал на сутки, вторых — на двое, иногда — на трое. Они говорят: «Как же так?» Видите, какая принципиальность? А дело в том, что тогда с продуктами было не очень хорошо. И я точно знал, что на базе холостяки трижды очень качественно поедят. А дома — неизвестно. А еще могут пойти куда-то, выпить лишнее. Поэтому приходилось относиться избирательно: где-то идти на уступки, где-то — нет.
Много раз бывало стыдно за сделанный выбор. Это было связано с футболом или профессией. Иногда сожалею очень сильно. Но что сделано, то сделано. Рассказывать не буду: кто вам признается в своих ошибках?
Сам перед собой никогда не ищу оправданий. Если принял решение, и что-то пошло не так, то виноват я. Бывают моменты, когда смалодушничал, пошел у кого-то на поводу. Но и здесь понимаю, что это мое решение. Ни в ком причин не ищу. В этом смысле я честен перед собой.
Свобода
— Я всегда понимал, что есть закон и правила, и я свободен только в этих узких рамках. Не имею права идти против чего-то. Воспитан был так маменькой своей.
Я никогда не испытывал на себе давления несвободы. Никогда. Я и детей так воспитывал: например, дочь Татьяна всегда могла выбирать и поступала так, как хотелось. Если ошибалась, говорил: «Видишь, мы с тобой ошиблись». Говорил «мы», ни в коем случае не упрекая ее. Так и сам живу. Свободен в рамках законов, вот и все.
О свободе у каждого свое представление. Мне кажется, оно не может быть для всех одинаковым. Например, счастье — это просто миг или состояние, которое длится много-много лет? Я не знаю.
Тренер — творческая профессия. И футболисты имеют право творить, но только когда команда с мячом, а атака переходит из второй в третью фазу. При переходе в атаку потери недопустимы. Есть жесткие требования, их нельзя нарушать. А на чужой половине уже нужны изобретательность, творчество. Но настоящей свободы быть на поле не может.
Смысл жизни
— Вы думали о смысле жизни в молодости?
— Да. Очень много.
На мое счастье попалась книга «Два капитана» Каверина. В ней есть девиз: «Бороться и искать, найти и не сдаваться». А мама назвала меня Валерием из-за популярности Чкалова (советский летчик, совершивший первый беспосадочный перелет через Северный полюс из Москвы в Америку — Sports). Он тогда был суперзвездой, и, очевидно, мама была тоже под властью этого. У Чкалова был девиз: «Если быть, то лучшим».
Из этого и сложилось мое понимание жизни, требований к себе. Если хочешь чего-то, нужно стараться для этого все сделать.
— А в чем вы видите смысл жизни сейчас?
— Быть полезным кому-то.
— Вопрос о смысле жизни вас больше волновал в молодости или сейчас?
— В молодости. У меня был друг Валерка Кузнецов, с которым мы вечно спорили, для чего человек создан, что должен делать. Очень серьезно спорили пять-семь лет. Много читали, изучали биографии декабристов, пытались понять, для чего они хотели поменять страну. Биографию Ленина я наизусть знал.
Становиться президентами или председателями совета министров мы не собирались, но свое место пытались найти. Шли каждый своим путем: он закончил географический факультет МГУ, а потом — высшую школу милиции. Стал генералом МВД. Я в своей профессии тоже стал генералом.
А потом уже не искал этот смысл. Я его нашел.
Смерть
— Есть ли жизнь после смерти?
— Да.
— Когда впервые задумались об этом?
— Я был ярым атеистом во все времена, но в 50 лет крестился. Потом у меня возник вопрос: почему Господь забирает близких и хороших людей? Я не ярый верующий, ничего подобного. В церковь хожу только по нужде, когда очень надо. Поставить свечи, например. У меня уже много-много людей, для кого нужно ставить свечи.
Я понимаю, что над нами кто-то есть. Особенно надо мной. Кто-то есть, и все. Не знаю, как объяснить. Если ошибаюсь, то не катастрофично, не глобально. А если мне нужна помощь, на меня вываливается столько добра, что не знаю… Кто-то надо мной есть.
— Как ваше отношение к смерти менялось с годами?
— Нужно задумываться о том, что мы оставляем за собой. Не материальное, не деньги. А память, отношение. Это должно остаться в семье, среди друзей.
Говорят, все остается людям. Так и есть. А что это «все»? Не скажу, что постоянно думаю об этом, но мне было бы очень неудобно, если потом обо мне скажут хуже, чем я был на самом деле.
— Вы боитесь смерти?
— Нет. Уже нет.
— Когда боялись?
— Когда все впереди было. Хотелось все попробовать, узнать, испытать. А сейчас уже куда? Никуда. Но не хочется, честно говоря, ее приближения.
— Вы можете назвать себя счастливым человеком?
— Абсолютно. Я не задумываясь это сказал, обратили внимание?
— Что составляет ваше счастье?
— Почти всю сознательную жизнь я делал, что хочу, что люблю. И мне еще за это платили. Я более или менее успешен.
А что еще? Дети выросли, я построил не один дом. Много деревьев посадил. И, наверное, выросли они все.
Что мне еще?
Люба Курчавова
